День (сборник рассказов, эссе и фельетонов)

Лениных, собственно, было двое: один покрупнее, www.gamescheap.ru плакатно-красивый, другой – мелкий, щуплый, с отработанным прищуром. В компании с ними работали Ельцин, все время загибающий два лишних пальца, и Горбачев, больше похожий на Берию. В нескольких метрах от лидеров женщина в мохеровой шапке торговала дипломами о высшем образовании.

«С вами побеседовать можно, Владимиры Ильичи? » – спросила я.  – «По двадцатке ему и мне»,  – бойко отозвался красавец вождь мирового пролетариата и, вскочив на скамейку, зычно крикнул: «В пионеры, комсомольцы принимаю! » – «Скамейка-то ваша? » – «С собой ношу».  – «Как там ваша Наденька? » – «Чудно».  – «Как Инесса Арманд? » – «Прекрасно».  – «Как революционная ситуация, на ваш взгляд? » – «Коммунизм во всем мире – неизбежен»,  – учтиво ответил Ильич– и отбежал фотографироваться.

Я ринулась за ним, меня оттолкнул Горбачев: «Отойдите, вы же мешаете! … Люди деньги платили! …» – «Я тоже платила! » – «Она платила,  – успокоил покойник корыстного Горбачева.  – … Коммунизм неизбежен,  – повторил Ильич,  – и я, знаете, в это верю,  – вам это покажется странным, но я говорю совершенно искренне. Мой отец тоже был коммунист… – он опять отбежал, сфотографировался и продолжал: – … и я унаследовал веру, знаете, в светлое будущее человечества, и мой патриотизм, так сказать, с годами только растет и сейчас практически объемлет весь глобус, можете называть это космополитизмом… – он отбежал, приветствовал толпу, сфотографировался и вернулся – … Можете называть космополитизмом… – Он проследил за моим взглядом.  – Да, я понимаю, что вас это смущает – деньги,  – но поверьте, я себе говорю так: давая мне деньги, люди дают на все хорошее, светлое, понимаете? В этом я вижу высший смысл…» – «Много дают-то? » – «Делиться приходится…».  – «Ну все-таки? » – «Две квартиры построил… – потупился Владимир Ильич.  – Одна на Урале, одна в Москве…» – «А как вам тот, второй, не мешает? » В уголку, руки глубоко в карманах, щурился щуплый злой ильичок. «М-м-м… Сначала, конечно, я был недоволен… Но потом разделили сферы влияния… Он человек сложный. Пьет, знаете. Часто в отключке. Вот вчера на свадьбе пьянствовал, сегодня все падает…» «Владимир Ильич! » – крикнул обеспокоенный Горбачев. Ленин побежал фотографироваться. Я подошла ко второму Ильичу, прищуренному. «Чего? !» – злобно спросил он.  – «Хочу поговорить о мировой революции».  – «Ага. А ничего я вам говорить не буду. Я настоящий! А он – клоун. Позорит…» От мелкого Ленина пахло плохим одеколоном. Из жилетного кармашка свешивалась детская золотая цепь, на пальце блестело стекло в двадцать пять карат. Галстуки у обоих были, кстати, одинаковые – черные в белый горошек, стиль британского парламента. «Чем же он вас позорит? » – «Не меня, Ленина позорит. Я верю, а он… Сволочь он, его и с Арбата выгнали, а вы его слушаете… А я за идеи сидел! » – «Вы вчера на свадьбе наклюкались»,  – грубо напомнила я.  – «Ну и что? Я сахаровец! Я за сахаровские, идеи сидел! » – «Сколько сидели? » – «Неважно! » – «Когда? » – «Неважно! » – «Где? » – «Неважно! !! Меня все знают! Меня даже бандиты приглашают, вот так вот! » Я стала совать ему голландские деньги. «Не надо мне ваших денег! Я за идею! …» Тут снова освободился первый Ленин, и я оставила идейного сахаровца безо всякого сожаления. «А давно ли вы,  – вернулась я к разговору,  – и почему? …» – «Я, знаете, в пионерском лагере инструктором работал,  – рассказывал словоохотливый вождь.  – И вот работаю-работаю, и замечаю: нравится мне людьми-то руководить. Получается, знаете. И вот так работаю, год за годом, и чувствую: а что! Могу ведь и большее! И вот как-то так, знаете, одно, другое, потом вот грим этот, и пошло, и пошло,  – не сразу, конечно, года два я вроде как стеснялся,  – ну, готовился, конечно, труды читал, то-се, там… а последние два года работаю, сливаясь с образом… уже не знаю, где он, а где я…» – «Слушайте, Владимир Ильич,  – сказала я, внезапно для себя самой проникаясь,  – невозможно было не проникнуться, смотря в его вдохновенное лицо, хоть и загримированное, но все же омерзительно значительное,  – слушайте, скажите мне, ведь вы же здесь завсегдатай,  – а вот там наверху Ваня, мальчик, маленький, на аккордеоне играет,  – он что, совсем-совсем ненастоящий? он миллионер или как?  – послушайте, ведь я понимаю, что он подсадная утка, что он все врет, что там мощная мафия, но все-таки: ведь он талантливый, его используют… ну вот по-честному, как вы считаете: это совсем обман или что-то в этом есть? »

Роб и Биллем давно скучали, подпирая стенку, по-европейски терпеливо пережидая мой разговор с вождем мирового пролетариата, пусть фальшивым насквозь, но ведь должна же я была поговорить с кем-то за этот день, пусть ряженым, но человеком,  – а мне в этом Ленине почудилось человеческое начало, Бог знает почему! … – «Не знаю,  – сказал вождь задумчиво.  – Но знаете что? Мне жена рассказывала. Там старуха наверху ходит, хлебушка просит, жалостно так. А у этой старухи – мерседес. Она от скуки просит. Ее спрашивали: чего ты-то побираешься?  – а она: да мне просто скучно, надоело все, вечером делать нечего!  – а сама на мерседесе ездит… Да… А еще инвалид там в переходе, на коляске, видели?  – ну вот… я сам свидетель… милиция или кто-то там на него наехал, так этот безногий инвалид костыли отбросил, да как побежит на обеих ногах! Вот вам и инвалид! … Тут все… сплошное притворство».  – И засмеялся довольно.